Как мы с папой...[сборник рассказов] - Тимур Ибатулин

Дедушка уже пришел и, ожидая нас, посмеивался над папиными словами. Иногда дед подмигивал мне и, с видом простачка, задавал папе особенный вопрос «… если мед это продукт брожения пчелиного яда, то, как пчелы избавляются от спирта?», «… а пчелы кусают по настроению или выборочно?», «… а кто быстрее бегает человек или пчела?». Папа после таких вопросов сразу забывал, что он собирает вещи в дорогу и долгую секунду смотрел в одну точку, а потом поднимал глаза на деда. Дед хохотал, а папа смущался. Как говорит мама «…наш папа рохля», а потому он постоянно смущается. Правда, в этот раз он легко ответил умными словами «… мед антисептик (хорошо, что не надо вслух рассказывать — обязательно бы в словах запутался), и заставить забродить его сложно, впрочем, если добавить водички сахара и немного дрожжей…». Дальше было скучно, потому что дед с папой очень радостно говорили про пиво, медовуху, бормотуху и, еще что–то… Папа неожиданно оборвал свою речь. Заглянул мне в глаза, обернулся к деду и сказал серьезно:

— Фома Лукич, мед это мед — он не бродит, а если бродит, то это уже не мед. А пчелы кусают по–настроению и, естественно выборочно! Да, еще… Человек конечно быстрее бегает, а пчелы быстрее летают, и каждый человек раз в жизни начинает бегать быстрей чем летит пчела, особенно если пчела летит в его сторону.

Папа сказал это все как учитель — ровным объясняющим голосом. Потом он незаметно мне подмигнул, и окончил, — пойдем Митька, нам еще тебе штаны надо найти.

Папуля повернулся и высоко подняв подбородок вышел. Мне игра понравилась, я повторил все в точности за папой. За спиной было молчание. Дедуля не поддержал нашу игру. Я вначале расстроился, а потом подумал «ну и ладно, главное я уже не один, а с папой, и это хорошо. А потом я подумал, что теперь дед остался один. Я расстроился снова и повернулся бежать к нему. Шагнул. Тут мне показалось, что дом тряхнуло, будто стены затряслись. Это был дед. Он так громко хохотал, что я испугался. А потом испугался за него.

На шум прибежал папа. Он какое–то время растерянно смотрел то на меня, то на деда. У него был такой растерянный вид, что я тоже засмеялся, а со мной и папу, наконец, зацепило. Мы веселились и посматривали на деда. Прошло немного времени и папа заволновался и стал успокаивать деда, я тоже забеспокоился. И стал помогать папе.

Чем больше папа старался и я пытался помочь папе тем сильнее хохотал дед. Он булькал и клокотал, то и дело хватаясь за живот и правый бок. Потом вдруг на секунду замолчал и хватая ртом воздух велел нам:

— Выйдите… не… могу… больше! У… уморили!

Мы сразу послушались и тихо прикрыли за собой дверь. Мы дошли до кухни. Папа поставил на плиту чайник и посмотрел на меня. Я, волнуясь, уже второй раз хватал со стола пустую чашку и пытался выпить из нее. Кроме капли воды в рот ничего не попало, и я опять отставил чашку в сторону. Папа улыбнулся.

— Ты сиди, а я пойду, посмотрю как он, — и папа двинулся на цыпочках в коридор. Мама наверное не читала папе книгу «Зверобой» и, конечно, где ему знать как тихо индейцы подкрадываются на охоте к своей добыче. И все–таки двигался папа как заправский охотник, и на лице у него было написано, что он настоящий разведчик. А полы… полы громко скрипели под папиной излишней тяжестью и он от этого скрипа каждый раз вздрагивал. Закончилось все дедовым восклицанием:

— Что за слон там бродит по округе? Словно за слонихой наблюдает, заодно с треском ломая кусты и вытаптывая траву.

Папа расширил глаза и в три прыжка оказался за столом. Я ошалело смотрел на него:

— Ну… ты, папа, прыгаешь! — воскликнул я, а потом подумал чуть и добавил заинтересованно, — а можешь… еще раз?

Мы вздрогнули от раздавшегося вновь дедовского смеха. Вздрогнули и повернули головы. На пороге стоял и мелко трясся дед. Голос его стал тонким и хихикал дед как–то очень по–детски, а палец его был направлен на папины ноги. Я посмотрел и тоже захихикал. Папина нога почти до колена была белая как у скульптуры; с неё сыпался порошок; по полу из коридора тянулись одиночные белые следы.

— Вот… мама капкан приготовила, смутился папа. Посмотрел на нас и вдруг расхохотался не хуже деда. Мы с дедулей не отставали.

Выехали мы только после обеда. Всю дорогу папа мне объяснял, как надо вести себя с пчелами. Он говорил:

— Ты главное помни, что с ними нельзя нервничать: кричать, размахивать руками, заглядывать… (на этом слове папа неожиданно скривился, будто вспомнил что–то). Заглядывать в дырку улья вообще не стоит, — поправился он, и оценивающе посмотрел на меня.

«А я и не собирался заглядывать, — подумал я, — нашли дурака, и так ясно, что пчел внутри гораздо больше чем снаружи»

Папа посмотрел на меня и успокоился. Сказал:

— Ты, главное, если пчёлка сядет, не сгоняй её и не прижимай, а то укусит. И вообще — поползает, поползает и улетит. Понял?

— Понял, — ответил я, и посмотрел на деда, что он скажет? Дед склонил голову, уперся подбородком в грудь и… спал. «Понятно, как что–то важное говорят дед обязательно спит, а потом, как что–нибудь случится, он спрашивает: «… а, что же мне не сказали?!»

Сейчас дед дрых. Конкретно. Как спят все слоны в цирке — с трубным посапыванием и довольно шумным выдувом. Я знаю — видел. Дядя когда приезжал, водил меня за кулисы цирка к знакомым. Но только у дедули этот фокус со сном получается всегда интересней. Я прямо засмотрелся. Папа видно тоже залюбовался дедом, потому что только он повернулся к дороге и машина сильно вильнула. Папа тихо ругнулся и больше к деду не поворачивался.

За окном мелькали чугунные прутья забора. Сквозь них были видны зеленые поля и яблони. Папа сказал, что это «…Тимирязьевское хозяйство. Здесь еще и Академия есть! Вырастешь — пойдешь учиться». Я ответил, что не пойду. Папа несколько раз на меня поглядывал, он не понял, что я хотел сказать — не пойду учиться в тимирязьевку или вообще учиться не пойду? Я не стал объяснять: не успел — мы подъехали к перекрестку и я увидел большую машину с цистерной. На белом фоне цистерны синими буквами было написано «МОЛОКО». Машина поворачивала, а с боку появился нахальный дядька на синем дорогом автомобиле. Они дергались, дергались… то один, то другой — каждый думал что он главный… В общем проехали мы, а они, со скрежетом зацепившись, остались стоять.

— Папа, а значит мы главные? — спросил я.

Папа мельком глянул на меня в зеркало, кашлянул и ответил:

— Главных на дороге не бывает. Есть только глупые или осторожные.

Тут мы сильно подскочили на «лежачем полицейском». Я уже знал, что так зовут специальную штуку на дороге — для тихой езды. Папа чертыхнулся и добавил: «Кроме осторожных и глупых, сынок, есть еще невнимательные…».

— Па, а почему «лежачий полицейский»? Потому что, как пьяный, да?

Папа поперхнулся.

— Нет, скорее герой — ляжет поперек, и никак не проедешь!

— А что он охраняет? — спросил я, — а получается, что мы полицейского переехали?! А он не будет ругаться? — последнее я уже сказал стараясь не засмеяться — я просто увидел, что папа заулыбался.

Тут мы и приехали.

Надо сказать, что Тимирязьевское хозяйство мне всегда казалось огромным: поля, сады, пчелы, коровы, свиньи, яблоки, розы. Ой… я все перепутал! Яблоки в садах, пчелы живут вместе с розами, а коровы там где и свиньи. Ух, теперь порядок. Про коров надо бы отдельно рассказать, просто каждый раз, когда мы сюда приезжаем, мы ходим поглядеть коров в загоне помещения, а в тот раз коровы были на свежем воздухе — за загородкой. Одна к нам подошла, и мы её погладили. Корова большая. Она наклонила ко мне голову, как–то посмотрела странно, одним глазом, и потянулась ко мне своим шершавым языком. Я испугался. А вы бы не испугались? Я отшатнулся. Корову это не остановило, я даже не думал, что у них бывают такие длинные языки. Я… в общем еще отклонился назад, и… упал, точнее сел, в лужу. Я быстро всклочил, и даже почти не намок, но дедуля с папулей уже смеялись. Дед подмигнул мне, одним движением смахнул с меня кепку и водрузил её корове на голову — прямо через рог. Я хлопал глазами и не знал что сказать, а папа… он тоже глазами хлопал. Потому что если бы он не прохлопал, то корова бы не успела отойти вместе с кепкой.

А корове не понравилось. Она замычала, мотнула головой и отошла на несколько шагов. Папа наконец сообразил и объяснил дедуле, что о нем думает. Он так и сказал:

— Ну-у, Фома Лукич, я пожалуй скажу, что я о Вас думаю… Вы меня простите, но шутки у Вас…

Дедуля до этого смеявшийся, вдруг смутился, и начал оправдываться:

— Да что…, да как…, да кто же знал?!

— А Вы, верно, думали, что корове понравится, что она будет следующую кепку ждать, для красоты — на второе ухо?!

Дедуля затеребил свое ухо. Он всегда дергает мочки ушей, когда волнуется. Папа увидел это, и уже смутился сам.